Name:
trzp
Birthdate:
1 August 1972
Location:
***
Для пьянства есть такие поводы:
Поминки, праздник, встреча, проводы,
Крестины, свадьбы и развод,
Мороз, охота, Новый год,
Выздоровленье, новоселье,
Печаль, раскаянье, веселье,
Успех, награда, новый чин,
И просто пьянство - без причин.
***
Мы прекрасны и могучи,
Молодые короли,
Мы парим, как в небе тучи,
Над миражами земли.
В вечных песнях, в вечном танце
Мы воздвигнем новый храм.
Пусть пьянящие багрянцы
Точно окна будут нам.
Окна в Вечность, в лучезарность,
К берегам Святой Реки,
А за нами пусть Кошмарность
Создает свои венки.
Пусть терзают иглы терний
Лишь усталое чело,
Только солнце в час вечерний
Наши кудри греть могло.
Ночью пасмурной и мглистой
Сердца чуткого не мучь;
Грозовой, иль золотистой
Будь же тучей между туч.
***
До изнеможенья жёлтые бараны
В кроликовых шапках,юбках из телят,
Лезут на заборы,башенки и краны,
Где, расправив крылья, гордые стоят.
В их мешках заплечных циркули и книги,
А в руках огарки толстые свечей
И глаза безумно светятся у них, и
Шерсть на них не дыбом, а ещё страшней.
Слышу их молитву.
Вижу: волдырями-
Небо, и, взлетая, грозные стада,
До изнеможенья жёлтые,бараньи,
Царственным потоком движутся туда.
***
ПОТЕЦ
Сыны стояли у стенки сверкая ногами, обутыми в шпоры.
Они обрадовались и сказали: Обнародуй нам отец
Что такое есть Потец.
Отец, сверкая очами, отвечал им:
Вы не путайте сыны
День конца и дочь весны.
Страшен, синь и сед Потец.
Я ваш ангел. Я отец.
Я его жестокость знаю,
Смерть моя уже близка.
На главе моей зияют
Плеши, лысины — тоска.
И если жизнь протянется,
То скоро не останется
Ни сокола ни волоска.
Знать смерть близка.
Знать глядь тоска.
Сыновья, позвенев в колокольчики, загремели в свои языки:
Да мы тебя не о том спрашиваем,
Мы наши мысли как чертог вынашиваем.
Ты скажи-ка нам отец
Что такое есть Потец.
И воскликнул отец: Пролог,
А в Прологе главное Бог.
Усните сыны,
Посмотрите сны.
Сыновья легли спать. Спрятав в карман грибы. Казалось, что стены, и те были
послушны. Ах, да мало ли что казалось. Но в общем немногое и нам как и им казалось.
Но чу! Что это? Отец опять непрямо отвечал на вопрос. И вновь проснувшимся сыновьям он
сказал вот что, восклицая и сверкая бровями:
Пускай поёт и пляшет
Седой народ.
Пускай руками машет
Как человек.
В мирный день блаженства
Ты истекаешь.
Как скоро смерти совершенство
Я сам постигну.
Несутся лошади как волны,
Стучат подковы.
Лихие кони жаром полны
Исчезнув скачут.
Но где ж понять исчезновенье,
И все ль мы смертны?
Что сообщишь ты мне мгновенье,
Тебя ль пойму я?
Кровать стоит передо мною,
Я тихо лягу.
И уподоблюсь под стеною
Цветам и флагу.
Сыны, сыны. Мой час приходит.
Я умираю. Я умираю.
Не ездите на пароходе,
Всему конец.
Сыновья, построясь в ряды, сверкая ногами, начинают танцевать кадриль.
Первый сын, или он же первая пара:
Что такое есть Потец
Расскажите мне отец.
Второй сын, или он же вторая пара:
Может быть Потец свинец
И младенец и венец.
Третий сын, или он же третья пара:
Не могу понять отец,
Где он? Кто же он, Потец?
Отец, сверкая очами, грозно стонет:
Ох в подушках я лежу.
Первый сын:
Эх отец, держу жужу.
Ты не должен умереть,
Ты сначала клеть ответь.
Второй сын, танцуя как верноподданный:
Ах, Потец, Потец, Потец.
Ах, отец, отец, отец.
И третий сын, танцуя как выстрел:
Куклы все туша колпак,
Я челнок челнок челнак.
Сыновья прекращают танцевать — не вечно же веселиться, и садятся молча и
тихо возле погасшей кровати отца. Они глядят в его увядающие очи. Им хочется всё
повторить. Отец умирает. Он становится крупным как гроздь винограда. Нам страшно
поглядеть в его, что называется, лицо. Сыновья негласно и бесшумно входят каждый в
свою суеверную стену.
Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это роса смерти, вот
что такое Потец.
Отец летает над письменным столом. Но не думайте, он не дух.
Я видел пожалуйте розу,
Сей скучный земли лепесток.
Последние мысли, казалось,
Додумывал этот цветок.
Он горы соседние гладил
Последним дыханьем души.
Над ним проплывали княгини
И звёзды в небесной глуши.
Мои сыновья удалились,
И лошадь моя как волна
Стояла и била копытом,
А рядом желтела луна.
Цветок убеждённый блаженства,
Приблизился Божеский час.
Весь мир как заря наступает,
А я словно пламя погас.
Отец перестаёт говорить стихами и закуривает свечу, держа её в зубах как
флейту. При этом он подушкой опускается в кресло.
Входит первый сын и говорит: Не ответил же он на вопросы. Поэтому он сразу
обращается к подушке с вопросом:
Подушка подушка
Ответь наконец
Что такое есть Потец.
Подушка, она же отец:
Я знаю. 3наю!
Второй сын спрашивает второпях:
Так отвечай же,
Почто безмолвствуешь.
Третий сын совершенно распалён:
Напрасно вдовствуешь
Уютная подушка.
Давай ответ.
Первый сын:
Отвечай же.
Второй сын:
Огня сюда, огня!
Третий сын:
Я сейчас кого-нибудь повешу:
Подушка, она же отец:
Немного терпенья,
Может быть я на всё и отвечу.
Хотел бы послушать пенье,
Тогда смогу разговаривать.
Я очень устал.
Искусство дало бы мне новые силы.
Прощай пьедестал,
Я хочу послушать ваши голоса под музыку.
Тогда сыновья не смогли отказать этой потрясённой просьбе отца. Они стали
гуртом как скот и спели всеобщую песню.
Был брат брит Брут
Римлянин чудесный.
Все врут. Все мрут.
Это был первый куплет.
Второй куплет:
Пел пил пробегал
Один канатоходец.
Он акробат. Он галл.
Третий куплет:
Иноходец
С того света
Дожидается рассвета.
И пока они пели, играла чудная, превосходная, всё и вся покоряющая музыка. И
казалось, что разным чувствам есть ещё место на земле. Как чудо стояли сыновья вокруг
невзрачной подушки и ждали с бессмысленной надеждой ответа на свой незавидный и
дикий, внушительный вопрос: что такое Потец? А подушка то порхала, то взвивалась
свечкою в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате. Отец сидел над письменным как
Иван да Марья столом, а сыновья словно зонты стояли у стенки. Вот что такое Потец.
Часть третья
Отец сидел на бронзовом коне, а сыновья стояли по его бокам. А третий сын то
стоял у хвоста, то у лица лошади. Как видно и нам и ему, он не находил себе места. А
лошадь была как волна. Никто не произносил ни слова. Все разговаривали мыслями.
Тут отец сидя на коне и поглаживая милую утку, воскликнул мысленно и засверкал очами:
Всё ждёте что скажет отец,
Объяснит ли он слово Потец.
Боже я безутешный вдовец,
Я безгрешный певец.
Первый сын, нагибаясь, поднял с полу пятачок и простонал мысленно и засверкал ногами:
Батюшка наступает конец.
Зрю на лбу у тебя венец.
Зря звонишь в бубенец.
Ты уже леденец.
Второй сын был тоже очень омрачён, она нагнулся с другого бока и поднял дамский
ридикюль. Он заплакал мыслями и засверкал ногами:
Когда бы я был жрец
Или мертвец игрец,
Я Твой посетил бы дворец
О всесильный Творец.
А третий сын стоя у хвоста лошади и пощипывая свои усы мыслями, засверкал
ногами:
Где ключ от моего ума?
Где солнца луч,
Подаренный тобой зима?
А переместясь к лицу лошади, которая была как волна, и поглаживая мыслями
волосы, засверкал ногами:
Бровей не видишь ты отец,
Кровей каких пустых потец.
Тогда отец вынул из карманов дуло одного оружия и показывая его детям,
воскликнул громко и радостно, сверкая очами:
Глядите: дуло,
И до чего ж его раздуло.
Первый сын:
Где? Покажи.
Второй сын:
Везде. Как чижи.
Третий сын:
Последний страх
Намедни
После обедни
Рассыпался в прах.
И вдруг открылись двери рая,
И нянька вышла из сарая,
И был на ней надет чепец.
И это снова всем напомнило их вечный вопрос о том,
Что такое есть Потец.
Вмиг наступила страшная тишина. Словно конфеты лежали сыновья поперёк ночной
комнаты, вращая белыми седыми затылками и сверкая ногами. Суеверие нашло на всех.
На няньке был надет чепец,
Она висела как купец.
Нянька стала укладывать отца спать, превратившегося в детскую косточку. Она
пела ему песню:
Над твоею колыбелью
По губам плывёт слюна
И живет луна.
Над могилою над елью
Спи тоскуй,
Не просыпайся,
Лучше рассыпайся.
Эй кузнец куй! куй!
Мы в кузнице уснём.
Мы все узники.
И пока она пела, играла чудная, превосходная, всё и вся покоряющая музыка. И
казалось, что разным чувствам есть ещё место на земле. Как чудо стоят сыновья возле
тихо погасшей кровати отца. Им хочется всё повторить. Нам страшно поглядеть в его, что
называется, лицо. А подушка то порхала, то взвивалась свечкой в поднебесье, то как
Днепр бежала по комнате. Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это
роса смерти, вот что такое Потец.
Господи, могли бы сказать сыновья, если бы они могли. Ведь это мы уже знали
заранее.
***
Шел солдат с бою,
Нес бутылку гною.
Кто слово пикнет,
Тот ее и выпьет.
***
На два-три шага
Улитка в саду отползёт -
Вот день и окончен.
Хрусть под ногой и всё.
Бабочка, бабочка,
Что же за сон тебе снится? -
Крылышками машет -
Боится с ветки свалиться.
Любуясь вершиной,
Под деревом долго лежу
В тени прохладной
С бабами очень приятно.
Как хорош этот мир!
Звенят над лугами цикады,
Соколы кружат,
Девушка крутит задом!
На солнцепеке
Прикоснулся к камню рукой -
Как он прохладен!
И твердый, собака, какой!
Летнюю речку
Так приятно вброд перейти -
Сандалии в руке,
На голове - бигуди.
То туда, то сюда
Так и вьется веселый комарик.
Старику на радость
Подарили карманный фонарик.
Ясная луна.
У пруда всю ночь напролет
Брожу, любуясь,
Как голая баба на матрасе плывет.
Вот если к луне
Приделать длинную ручку,
Получится веер
Или палка с резиновой нахлобучкой.
Красота какая!
Через дыры в стенке бумажной
Светит Млечный Путь.
Это я вилкой проделал однажды.
Туман поутру.
Вдалеке забивают сваю:
Бам-бам-бам-бам!
Я охуеваю!
Зимнее поле.
Вдалеке запоздалый жнец.
Солнце садится.
Пиздец.
***
По улице идет Кропоткин
Идет Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из черно-дымного пистоля
Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живет в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай
Дитя любимое смешное
И попугай ее противник
И муж, рассеянный мужчина
В самом себе не до себя
По улице еще идет Кропоткин
Но прекратил стрелять в облаки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем
Кропоткина же любит дама
И попугай ее противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин - пиф! Кропоткин - паф!
***
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
"Пинь, пинь, пинь!" - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
****
Муха по полю пошла,
Муха мухера нашла,
Кое-как его, скотину,
На две ножки подняла.
Кое-как его оттерла
От собачьего говна,
Кое-как домой приперла.
Вот что значит, блять, жена!
****
Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточенных
Будем в ломаный грош с тобою ставить!
В небе солнце зайдет и снова вспыхнет,
Нас, лишь светоч погаснет жизни краткой,
Ждет одной беспробудной ночи темень.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше - тысячу раз и сотню снова.
Все смешаем потом и счет забудем,
Чтоб завистников нам не мучить злобных,
Подглядевших так много поцелуев.
***
Когда на смерть идут,- поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою
- час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят, сорок первый год,
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
А потом глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.
***
- Не хотится ль вам пройтиться
Там, где мельница вертится,
Липистричество горит?
- Не хотится.
- Через почему ж вам не хотится?
- Через потому, что вы обома пальцами колупаете в носе.
***
В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землей.
Он летит ночной порой,
Лунным светом освещенный,
И, ничем не удрученный,
Все он видит под собой.
Гордый, хищный, разъяренный,
И, летая, словно тень,
Глаза светятся как день.
***
Людоеда, людоед,
приглашает на обед.
Людоед ответил, НЕТ,
не пойду к тебе сосед.
На обед попасть не худо,
Но отнюдь не в виде блюда.
***
КОННИЦА
Толпа подавит вздох глубокий,
И оборвется женский плач,
Когда, надув свирепо щеки,
Поход сыграет штаб-трубач.
Легко вонзятся в небо пики.
Чуть заскрежещут стремена.
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена.
И воздух станет пьян и болен,
Глотая жадно шум знамен,
И гром московских колоколен,
И храп коней, и сабель звон.
И день весенний будет страшен,
И больно будет пыль вдыхать...
И долго вслед с кремлевских башен
Им будут шапками махать.
Но вот леса, поля и села.
Довольный рев мужицких толп.
Свистя, сверкнул палаш тяжелый,
И рухнул пограничный столб.
Земля дрожит. Клубятся тучи.
Поет сигнал. Плывут полки.
И польский ветер треплет круче
Малиновые башлыки.
А из России самолеты
Орлиный клекот завели.
Как птицы, щурятся пилоты,
Впиваясь пальцами в рули.
Надменный лях коня седлает,
Спешит навстречу гордый лях.
Но поздно. Лишь собаки лают
В сожженных мертвых деревнях.
Греми, суворовская слава!
Глухая жалость, замолчи...
Несет привычная Варшава
На черном бархате ключи.
И ночь пришла в огне и плаче.
Ожесточенные бойцы,
Смеясь, насилуют полячек,
Громят костелы и дворцы.
А бледным утром – в стремя снова.
Уж конь напоен, сыт и чист.
И снова нежно и сурово
Зовет в далекий путь горнист.
И долго будет Польша в страхе,
И долго будет петь труба, –
Но вот уже в крови и прахе
Лежат немецкие хлеба.
Не в первый раз пылают храмы
Угрюмой, сумрачной земли,
Не в первый раз Берлин упрямый
Чеканит русские рубли.
На пустырях растет крапива
Из человеческих костей.
И варвары баварским пивом
Усталых поят лошадей.
И пусть покой солдатам снится –
Рожок звенит: на бой, на бой!..
И на французские границы
Полки уводит за собой.
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Вольнолюбивые крестьяне
Еще стреляли в спину с крыш,
Когда в предутреннем тумане
Перед разъездом встал Париж.
Когда ж туман поднялся выше,
Сквозь шорох шин и вой гудков
Париж встревоженно услышал
Однообразный цок подков.
Ревут моторы в небе ярком.
В пустых кварталах стынет суп.
И вот под Триумфальной аркой
Раздался медный грохот труб.
С балконов жадно дети смотрят.
В церквах трещат пуды свечей.
Всё громче марш. И справа по три
Прошла команда трубачей.
И крик взорвал толпу густую,
И покачнулся старый мир, –
Проехал, шашкой салютуя,
Седой и грозный командир.
Плывут багровые знамена.
Грохочут бубны. Кони ржут.
Летят цветы. И эскадроны
За эскадронами идут.
Они и в зной, и в непогоду,
Телами засыпая рвы,
Несли железную свободу
Из белокаменной Москвы.
Проходят серые колонны,
Алеют звезды шишаков.
И вьются желтые драконы
Манджурских бешеных полков.
И в искушенных парижанках
Кровь закипает, как вино,
От пулеметов на тачанках,
От глаз кудлатого Махно.
И, пыль и ветер поднимая,
Прошли задорные полки.
Дрожат дома. Торцы ломая,
Хрипя, ползут броневики.
Пал синий вечер на бульвары.
Еще звучат команд слова.
Уж поскакали кашевары
В Булонский лес рубить дрова.
А в упоительном Версале
Журчанье шпор, чужой язык.
В камине на бараньем сале
Чадит на шомполах шашлык.
На площадях костры бушуют.
С веселым гиком казаки
По тротуарам джигитуют,
Стреляют на скаку в платки.
А в ресторанах гам и лужи.
И девушки сквозь винный пар
О смерти молят в неуклюжих
Руках киргизов и татар.
Гудят высокие соборы,
В них кони фыркают во тьму.
Черкесы вспоминают горы,
Грустят по дому своему.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик.
Перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык...
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, –
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист.
Не забывай о том походе.
Пускай минуло много лет –
Еще в каком-нибудь комоде
Хранишь ты русский эполет...
Но ты не веришь. Ты спокойно
Струишь пустой и легкий век.
Услышишь скоро гул нестройный
И скрип немазаных телег.
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! – Русские солдаты
Уже седлают лошадей.
***
Оц-тоц-первертоц
Бабушка здорова,
Оц-тоц-первертоц
Хавает компот!
***
Очень скро стану я
Лысым, как коленка.
Жизнь похожа на кино
студии Довженко.
***
ДЕНЬ ЗАЙЦА
Всё это началось так: я шёл по скверной улице и увидел, как взрослые парни курили камыш, тогда мне было пятнадцать лет. Я подошёл и попросил попробовать, но они надо мной надругались. Тогда я решил попробовать сам. Я пошёл на болото и чуть не утонул, но к счастью, мне помогла лягушка, она меня вытащила на берег, а дальше помог заяц. Он отнёс меня домой, помыл и уложил спать.На утро я проснулся у зайца в норе. Он меня хорошо обучал английскому языку, охотиться на волков и какать мелкими какашками, в виде драже. Заяц ел только консервированные продукты, но иногда арахис. У зайца в норе был телефон, магнитола, рояль, гитара и гармонь. Однажды заяц обкурился сушеной саранчой и начал тихо смеяться, что у меня вылетели перепонки, но к счатью у меня были запасные. Потом заяц разозлился и начал стрелять с пулемёта, он прострелил мне ухо и задницу, а потом заяц упал и долго стонал, а я убежал в лес.
Придя в город я попал на стройку, где нашел ведро гудрона, отломав кусочек, я зажевал его, мне понравилось. Я взял ведро и пошёл искать жилище, по дороге я встретил негров. Они пили пиво, я подошёл к ним и сказал:
- Я когда негром был, пиво не пил.
Негры поняли, что я говорю неправду, но я сразу сообразил и ответил:
- Я им недолго был.
Негры схватили меня и начали бить, один негр достал плоскозубцы и начал отламывать зубы, потом главный негр сказал:
- Давайте его свяжем.
Они привязали меня к асфальту и начали бить рельсами по голове, затем они сделали просто ужасное, они стали жевать мой гудрон. От этого я потерял сознание.
Утром я опять очнулся в норе у зайца, заяц качался в гамаке и играл на гитаре, он мне сказал:
- От меня не убежишь, теперь ты будешь жить со мной.
Сначала я обрадовался, но потом заяц совсем обнаглел. Он заставлял меня воровать шербет, который ему очень нравился. Но я не умел воровать и на десятый заход меня повязали за шербет. На суде за шербет мне дали восемнадцать лет. Я обрадовался, что избавился от зайца и спокойно лёг спать. Но на утро я очнулся в норе у зайца. Заяц меня предупредил:
-Ещё попытаешься уйти - надрежу пятки.
Но всё же я решился на ещё один побег. Когда заяц уснул, я угнал его Мазду, ехал ровно 12 суток без остановки, но тут на меня напал сон и я задремал, как на утро я очутился в норе у зайца. Заяц ничего не сказал, только оскалился, взял ножницы и надрезал пятки. Так я прожил с зайцем 43 года, если кто-нибудь знает, как от него избавиться, помогите мне.
***
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
***
Чудовища вида ужасного
Схватили ребенка несчастного
И стали безжалостно бить его,
И стали душить и топить его,
В болото толкать комариное,
На кучу сажать муравьиную,
Травить его злыми собаками…
Кормить его тухлыми раками.
Тут ночь опустилась холодная,
Завыли шакалы голодные,
И крыльями совы захлопали,
И волки ногами затопали,
И жабы в болоте заквакали…
И глупые дети заплакали..
Взмолился тут мальчик задушенный,
Собаками злыми укушенный,
Запуганный страшными масками…
И глупыми детскими сказками
Помилуй меня, о Чудовище!
Скажу я тебе, где сокровище.
Зарыто наследство старушкино
Под камнем…на площади Пушкина!
***
Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: “Проклятый,
Пей, осуши до дна...
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!
***
Бывало
погибал
сейчас
опять убит
лежу
кормлю червя
жри быстро
мне пора
***
Отходит стих, как поезд от перрона,
и начинает гибельный свой бег
по рельсам неизвестного закона,
которому не мера - человек.
Песчинка в поле - что ему подвластно!
Своих не преступить ему границ.
Но помнить еженощно и всечасно
печать судьбы смеркающихся лиц.
Отходит стих, - сначала без заботы,
прощальный миг - и не о чем грустить!
В преддверии осенней позолоты
звучит судьбы серебряная нить.
Так некогда на станции начальной
я сделал шаг - без муки и мольбы
последний в философии печальной
и первый в философии судьбы.
***
Раньше были времена,
А теперь мгновения.
Раньше подымался хуй,
А теперь - давление.
Завезли в сельпо клеёнку,
В красную горошину.
Отъебися всё плохое,
Приебись хорошее!
***
Испуганная песенка Слонёнка:
Мы с мамой
В Африке живем,
А в джунглях жизнь - не шутка:
Там страшно ночью,
Страшно днем,
А в промежутках
Ж у т к о.
***
Сказать хуйню, отлить ее граните,
макнуть в яйцо и в сухарях валять.
и жарить до хрустящей корки, блять.
задумает хуйня в зубах застрять -
незамедлительно почистить зубы нитью.
***
Я сам себе корёжу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.
Жаль дней, которые минут,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.
Но хорошо, что солнце жжёт
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос жёлт
Накануне жатв.
И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.
И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.
Я к цели не пришёл ещё,
Идти надо века.
Дорога - это хорошо,
Дорога далека.
***
Вновь закат разметался пожаром —
это ангел на Божьем дворе
жжет охапку дневных наших жалоб.
А ночные он жжет на заре.
***
День вечереет, и ветер то вспрянет, то свой погасит порыв;
Чуть касаясь сосновых иголок, он их заставляет шуршать.
Желтый луч озаряет лишь несколько веток из кроны густой,
Как будто светильник мерцает в полумраке лесном.
Силой ветра то ветка одна, то другая соседние бьет;
Так и пятна света — то были на той, то уже на другой.
Соловей примостился на последней ветке сосны;
Его клонит ко сну, замирает его усталая песнь.
Соловью отвечает нехитрой музыкой шелест листвы,
Листья так и трепещут вокруг вслед напеву лесного певца.
То склоняет вершину, то опять смотрит прямо и гордо сосна,
Свесит ветви покорно, а то, одноногая, вдруг пустится в пляс.
Опускается медленно сумрак, с полным подолом красных цветов,
Розовым светом разрумяниваются небеса.
И нельзя не застыть в созерцании на час, и на два, и на три,
Но мгновения сладости в этой сладостной жизни быстротечны весьма.
И когда завершается действо последним закатным лучом,
Разойдутся и все, кто был в общий круг вовлечен.
Символ духа — это солнце в многоцветье вечернего дня;
Когда солнце уходит, распадаются связи вещей.
Золотой этот вечер — вот сладости жизни достойный пример:
Стоит духу уйти — сиротеет, покинут, весь мир.
***
14/88:
Happy Hannukah & We must destroy all stupid ugly nazi bastards to protect the future of humanity!
Для пьянства есть такие поводы:
Поминки, праздник, встреча, проводы,
Крестины, свадьбы и развод,
Мороз, охота, Новый год,
Выздоровленье, новоселье,
Печаль, раскаянье, веселье,
Успех, награда, новый чин,
И просто пьянство - без причин.
***
Мы прекрасны и могучи,
Молодые короли,
Мы парим, как в небе тучи,
Над миражами земли.
В вечных песнях, в вечном танце
Мы воздвигнем новый храм.
Пусть пьянящие багрянцы
Точно окна будут нам.
Окна в Вечность, в лучезарность,
К берегам Святой Реки,
А за нами пусть Кошмарность
Создает свои венки.
Пусть терзают иглы терний
Лишь усталое чело,
Только солнце в час вечерний
Наши кудри греть могло.
Ночью пасмурной и мглистой
Сердца чуткого не мучь;
Грозовой, иль золотистой
Будь же тучей между туч.
***
До изнеможенья жёлтые бараны
В кроликовых шапках,юбках из телят,
Лезут на заборы,башенки и краны,
Где, расправив крылья, гордые стоят.
В их мешках заплечных циркули и книги,
А в руках огарки толстые свечей
И глаза безумно светятся у них, и
Шерсть на них не дыбом, а ещё страшней.
Слышу их молитву.
Вижу: волдырями-
Небо, и, взлетая, грозные стада,
До изнеможенья жёлтые,бараньи,
Царственным потоком движутся туда.
***
ПОТЕЦ
Сыны стояли у стенки сверкая ногами, обутыми в шпоры.
Они обрадовались и сказали: Обнародуй нам отец
Что такое есть Потец.
Отец, сверкая очами, отвечал им:
Вы не путайте сыны
День конца и дочь весны.
Страшен, синь и сед Потец.
Я ваш ангел. Я отец.
Я его жестокость знаю,
Смерть моя уже близка.
На главе моей зияют
Плеши, лысины — тоска.
И если жизнь протянется,
То скоро не останется
Ни сокола ни волоска.
Знать смерть близка.
Знать глядь тоска.
Сыновья, позвенев в колокольчики, загремели в свои языки:
Да мы тебя не о том спрашиваем,
Мы наши мысли как чертог вынашиваем.
Ты скажи-ка нам отец
Что такое есть Потец.
И воскликнул отец: Пролог,
А в Прологе главное Бог.
Усните сыны,
Посмотрите сны.
Сыновья легли спать. Спрятав в карман грибы. Казалось, что стены, и те были
послушны. Ах, да мало ли что казалось. Но в общем немногое и нам как и им казалось.
Но чу! Что это? Отец опять непрямо отвечал на вопрос. И вновь проснувшимся сыновьям он
сказал вот что, восклицая и сверкая бровями:
Пускай поёт и пляшет
Седой народ.
Пускай руками машет
Как человек.
В мирный день блаженства
Ты истекаешь.
Как скоро смерти совершенство
Я сам постигну.
Несутся лошади как волны,
Стучат подковы.
Лихие кони жаром полны
Исчезнув скачут.
Но где ж понять исчезновенье,
И все ль мы смертны?
Что сообщишь ты мне мгновенье,
Тебя ль пойму я?
Кровать стоит передо мною,
Я тихо лягу.
И уподоблюсь под стеною
Цветам и флагу.
Сыны, сыны. Мой час приходит.
Я умираю. Я умираю.
Не ездите на пароходе,
Всему конец.
Сыновья, построясь в ряды, сверкая ногами, начинают танцевать кадриль.
Первый сын, или он же первая пара:
Что такое есть Потец
Расскажите мне отец.
Второй сын, или он же вторая пара:
Может быть Потец свинец
И младенец и венец.
Третий сын, или он же третья пара:
Не могу понять отец,
Где он? Кто же он, Потец?
Отец, сверкая очами, грозно стонет:
Ох в подушках я лежу.
Первый сын:
Эх отец, держу жужу.
Ты не должен умереть,
Ты сначала клеть ответь.
Второй сын, танцуя как верноподданный:
Ах, Потец, Потец, Потец.
Ах, отец, отец, отец.
И третий сын, танцуя как выстрел:
Куклы все туша колпак,
Я челнок челнок челнак.
Сыновья прекращают танцевать — не вечно же веселиться, и садятся молча и
тихо возле погасшей кровати отца. Они глядят в его увядающие очи. Им хочется всё
повторить. Отец умирает. Он становится крупным как гроздь винограда. Нам страшно
поглядеть в его, что называется, лицо. Сыновья негласно и бесшумно входят каждый в
свою суеверную стену.
Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это роса смерти, вот
что такое Потец.
Отец летает над письменным столом. Но не думайте, он не дух.
Я видел пожалуйте розу,
Сей скучный земли лепесток.
Последние мысли, казалось,
Додумывал этот цветок.
Он горы соседние гладил
Последним дыханьем души.
Над ним проплывали княгини
И звёзды в небесной глуши.
Мои сыновья удалились,
И лошадь моя как волна
Стояла и била копытом,
А рядом желтела луна.
Цветок убеждённый блаженства,
Приблизился Божеский час.
Весь мир как заря наступает,
А я словно пламя погас.
Отец перестаёт говорить стихами и закуривает свечу, держа её в зубах как
флейту. При этом он подушкой опускается в кресло.
Входит первый сын и говорит: Не ответил же он на вопросы. Поэтому он сразу
обращается к подушке с вопросом:
Подушка подушка
Ответь наконец
Что такое есть Потец.
Подушка, она же отец:
Я знаю. 3наю!
Второй сын спрашивает второпях:
Так отвечай же,
Почто безмолвствуешь.
Третий сын совершенно распалён:
Напрасно вдовствуешь
Уютная подушка.
Давай ответ.
Первый сын:
Отвечай же.
Второй сын:
Огня сюда, огня!
Третий сын:
Я сейчас кого-нибудь повешу:
Подушка, она же отец:
Немного терпенья,
Может быть я на всё и отвечу.
Хотел бы послушать пенье,
Тогда смогу разговаривать.
Я очень устал.
Искусство дало бы мне новые силы.
Прощай пьедестал,
Я хочу послушать ваши голоса под музыку.
Тогда сыновья не смогли отказать этой потрясённой просьбе отца. Они стали
гуртом как скот и спели всеобщую песню.
Был брат брит Брут
Римлянин чудесный.
Все врут. Все мрут.
Это был первый куплет.
Второй куплет:
Пел пил пробегал
Один канатоходец.
Он акробат. Он галл.
Третий куплет:
Иноходец
С того света
Дожидается рассвета.
И пока они пели, играла чудная, превосходная, всё и вся покоряющая музыка. И
казалось, что разным чувствам есть ещё место на земле. Как чудо стояли сыновья вокруг
невзрачной подушки и ждали с бессмысленной надеждой ответа на свой незавидный и
дикий, внушительный вопрос: что такое Потец? А подушка то порхала, то взвивалась
свечкою в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате. Отец сидел над письменным как
Иван да Марья столом, а сыновья словно зонты стояли у стенки. Вот что такое Потец.
Часть третья
Отец сидел на бронзовом коне, а сыновья стояли по его бокам. А третий сын то
стоял у хвоста, то у лица лошади. Как видно и нам и ему, он не находил себе места. А
лошадь была как волна. Никто не произносил ни слова. Все разговаривали мыслями.
Тут отец сидя на коне и поглаживая милую утку, воскликнул мысленно и засверкал очами:
Всё ждёте что скажет отец,
Объяснит ли он слово Потец.
Боже я безутешный вдовец,
Я безгрешный певец.
Первый сын, нагибаясь, поднял с полу пятачок и простонал мысленно и засверкал ногами:
Батюшка наступает конец.
Зрю на лбу у тебя венец.
Зря звонишь в бубенец.
Ты уже леденец.
Второй сын был тоже очень омрачён, она нагнулся с другого бока и поднял дамский
ридикюль. Он заплакал мыслями и засверкал ногами:
Когда бы я был жрец
Или мертвец игрец,
Я Твой посетил бы дворец
О всесильный Творец.
А третий сын стоя у хвоста лошади и пощипывая свои усы мыслями, засверкал
ногами:
Где ключ от моего ума?
Где солнца луч,
Подаренный тобой зима?
А переместясь к лицу лошади, которая была как волна, и поглаживая мыслями
волосы, засверкал ногами:
Бровей не видишь ты отец,
Кровей каких пустых потец.
Тогда отец вынул из карманов дуло одного оружия и показывая его детям,
воскликнул громко и радостно, сверкая очами:
Глядите: дуло,
И до чего ж его раздуло.
Первый сын:
Где? Покажи.
Второй сын:
Везде. Как чижи.
Третий сын:
Последний страх
Намедни
После обедни
Рассыпался в прах.
И вдруг открылись двери рая,
И нянька вышла из сарая,
И был на ней надет чепец.
И это снова всем напомнило их вечный вопрос о том,
Что такое есть Потец.
Вмиг наступила страшная тишина. Словно конфеты лежали сыновья поперёк ночной
комнаты, вращая белыми седыми затылками и сверкая ногами. Суеверие нашло на всех.
На няньке был надет чепец,
Она висела как купец.
Нянька стала укладывать отца спать, превратившегося в детскую косточку. Она
пела ему песню:
Над твоею колыбелью
По губам плывёт слюна
И живет луна.
Над могилою над елью
Спи тоскуй,
Не просыпайся,
Лучше рассыпайся.
Эй кузнец куй! куй!
Мы в кузнице уснём.
Мы все узники.
И пока она пела, играла чудная, превосходная, всё и вся покоряющая музыка. И
казалось, что разным чувствам есть ещё место на земле. Как чудо стоят сыновья возле
тихо погасшей кровати отца. Им хочется всё повторить. Нам страшно поглядеть в его, что
называется, лицо. А подушка то порхала, то взвивалась свечкой в поднебесье, то как
Днепр бежала по комнате. Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего. Это
роса смерти, вот что такое Потец.
Господи, могли бы сказать сыновья, если бы они могли. Ведь это мы уже знали
заранее.
***
Шел солдат с бою,
Нес бутылку гною.
Кто слово пикнет,
Тот ее и выпьет.
***
На два-три шага
Улитка в саду отползёт -
Вот день и окончен.
Хрусть под ногой и всё.
Бабочка, бабочка,
Что же за сон тебе снится? -
Крылышками машет -
Боится с ветки свалиться.
Любуясь вершиной,
Под деревом долго лежу
В тени прохладной
С бабами очень приятно.
Как хорош этот мир!
Звенят над лугами цикады,
Соколы кружат,
Девушка крутит задом!
На солнцепеке
Прикоснулся к камню рукой -
Как он прохладен!
И твердый, собака, какой!
Летнюю речку
Так приятно вброд перейти -
Сандалии в руке,
На голове - бигуди.
То туда, то сюда
Так и вьется веселый комарик.
Старику на радость
Подарили карманный фонарик.
Ясная луна.
У пруда всю ночь напролет
Брожу, любуясь,
Как голая баба на матрасе плывет.
Вот если к луне
Приделать длинную ручку,
Получится веер
Или палка с резиновой нахлобучкой.
Красота какая!
Через дыры в стенке бумажной
Светит Млечный Путь.
Это я вилкой проделал однажды.
Туман поутру.
Вдалеке забивают сваю:
Бам-бам-бам-бам!
Я охуеваю!
Зимнее поле.
Вдалеке запоздалый жнец.
Солнце садится.
Пиздец.
***
По улице идет Кропоткин
Идет Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из черно-дымного пистоля
Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живет в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай
Дитя любимое смешное
И попугай ее противник
И муж, рассеянный мужчина
В самом себе не до себя
По улице еще идет Кропоткин
Но прекратил стрелять в облаки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем
Кропоткина же любит дама
И попугай ее противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин - пиф! Кропоткин - паф!
***
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
"Пинь, пинь, пинь!" - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
****
Муха по полю пошла,
Муха мухера нашла,
Кое-как его, скотину,
На две ножки подняла.
Кое-как его оттерла
От собачьего говна,
Кое-как домой приперла.
Вот что значит, блять, жена!
****
Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточенных
Будем в ломаный грош с тобою ставить!
В небе солнце зайдет и снова вспыхнет,
Нас, лишь светоч погаснет жизни краткой,
Ждет одной беспробудной ночи темень.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше - тысячу раз и сотню снова.
Все смешаем потом и счет забудем,
Чтоб завистников нам не мучить злобных,
Подглядевших так много поцелуев.
***
Когда на смерть идут,- поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою
- час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят, сорок первый год,
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
А потом глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.
***
- Не хотится ль вам пройтиться
Там, где мельница вертится,
Липистричество горит?
- Не хотится.
- Через почему ж вам не хотится?
- Через потому, что вы обома пальцами колупаете в носе.
***
В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землей.
Он летит ночной порой,
Лунным светом освещенный,
И, ничем не удрученный,
Все он видит под собой.
Гордый, хищный, разъяренный,
И, летая, словно тень,
Глаза светятся как день.
***
Людоеда, людоед,
приглашает на обед.
Людоед ответил, НЕТ,
не пойду к тебе сосед.
На обед попасть не худо,
Но отнюдь не в виде блюда.
***
КОННИЦА
Толпа подавит вздох глубокий,
И оборвется женский плач,
Когда, надув свирепо щеки,
Поход сыграет штаб-трубач.
Легко вонзятся в небо пики.
Чуть заскрежещут стремена.
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена.
И воздух станет пьян и болен,
Глотая жадно шум знамен,
И гром московских колоколен,
И храп коней, и сабель звон.
И день весенний будет страшен,
И больно будет пыль вдыхать...
И долго вслед с кремлевских башен
Им будут шапками махать.
Но вот леса, поля и села.
Довольный рев мужицких толп.
Свистя, сверкнул палаш тяжелый,
И рухнул пограничный столб.
Земля дрожит. Клубятся тучи.
Поет сигнал. Плывут полки.
И польский ветер треплет круче
Малиновые башлыки.
А из России самолеты
Орлиный клекот завели.
Как птицы, щурятся пилоты,
Впиваясь пальцами в рули.
Надменный лях коня седлает,
Спешит навстречу гордый лях.
Но поздно. Лишь собаки лают
В сожженных мертвых деревнях.
Греми, суворовская слава!
Глухая жалость, замолчи...
Несет привычная Варшава
На черном бархате ключи.
И ночь пришла в огне и плаче.
Ожесточенные бойцы,
Смеясь, насилуют полячек,
Громят костелы и дворцы.
А бледным утром – в стремя снова.
Уж конь напоен, сыт и чист.
И снова нежно и сурово
Зовет в далекий путь горнист.
И долго будет Польша в страхе,
И долго будет петь труба, –
Но вот уже в крови и прахе
Лежат немецкие хлеба.
Не в первый раз пылают храмы
Угрюмой, сумрачной земли,
Не в первый раз Берлин упрямый
Чеканит русские рубли.
На пустырях растет крапива
Из человеческих костей.
И варвары баварским пивом
Усталых поят лошадей.
И пусть покой солдатам снится –
Рожок звенит: на бой, на бой!..
И на французские границы
Полки уводит за собой.
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Вольнолюбивые крестьяне
Еще стреляли в спину с крыш,
Когда в предутреннем тумане
Перед разъездом встал Париж.
Когда ж туман поднялся выше,
Сквозь шорох шин и вой гудков
Париж встревоженно услышал
Однообразный цок подков.
Ревут моторы в небе ярком.
В пустых кварталах стынет суп.
И вот под Триумфальной аркой
Раздался медный грохот труб.
С балконов жадно дети смотрят.
В церквах трещат пуды свечей.
Всё громче марш. И справа по три
Прошла команда трубачей.
И крик взорвал толпу густую,
И покачнулся старый мир, –
Проехал, шашкой салютуя,
Седой и грозный командир.
Плывут багровые знамена.
Грохочут бубны. Кони ржут.
Летят цветы. И эскадроны
За эскадронами идут.
Они и в зной, и в непогоду,
Телами засыпая рвы,
Несли железную свободу
Из белокаменной Москвы.
Проходят серые колонны,
Алеют звезды шишаков.
И вьются желтые драконы
Манджурских бешеных полков.
И в искушенных парижанках
Кровь закипает, как вино,
От пулеметов на тачанках,
От глаз кудлатого Махно.
И, пыль и ветер поднимая,
Прошли задорные полки.
Дрожат дома. Торцы ломая,
Хрипя, ползут броневики.
Пал синий вечер на бульвары.
Еще звучат команд слова.
Уж поскакали кашевары
В Булонский лес рубить дрова.
А в упоительном Версале
Журчанье шпор, чужой язык.
В камине на бараньем сале
Чадит на шомполах шашлык.
На площадях костры бушуют.
С веселым гиком казаки
По тротуарам джигитуют,
Стреляют на скаку в платки.
А в ресторанах гам и лужи.
И девушки сквозь винный пар
О смерти молят в неуклюжих
Руках киргизов и татар.
Гудят высокие соборы,
В них кони фыркают во тьму.
Черкесы вспоминают горы,
Грустят по дому своему.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик.
Перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык...
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, –
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист.
Не забывай о том походе.
Пускай минуло много лет –
Еще в каком-нибудь комоде
Хранишь ты русский эполет...
Но ты не веришь. Ты спокойно
Струишь пустой и легкий век.
Услышишь скоро гул нестройный
И скрип немазаных телег.
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! – Русские солдаты
Уже седлают лошадей.
***
Оц-тоц-первертоц
Бабушка здорова,
Оц-тоц-первертоц
Хавает компот!
***
Очень скро стану я
Лысым, как коленка.
Жизнь похожа на кино
студии Довженко.
***
ДЕНЬ ЗАЙЦА
Всё это началось так: я шёл по скверной улице и увидел, как взрослые парни курили камыш, тогда мне было пятнадцать лет. Я подошёл и попросил попробовать, но они надо мной надругались. Тогда я решил попробовать сам. Я пошёл на болото и чуть не утонул, но к счастью, мне помогла лягушка, она меня вытащила на берег, а дальше помог заяц. Он отнёс меня домой, помыл и уложил спать.На утро я проснулся у зайца в норе. Он меня хорошо обучал английскому языку, охотиться на волков и какать мелкими какашками, в виде драже. Заяц ел только консервированные продукты, но иногда арахис. У зайца в норе был телефон, магнитола, рояль, гитара и гармонь. Однажды заяц обкурился сушеной саранчой и начал тихо смеяться, что у меня вылетели перепонки, но к счатью у меня были запасные. Потом заяц разозлился и начал стрелять с пулемёта, он прострелил мне ухо и задницу, а потом заяц упал и долго стонал, а я убежал в лес.
Придя в город я попал на стройку, где нашел ведро гудрона, отломав кусочек, я зажевал его, мне понравилось. Я взял ведро и пошёл искать жилище, по дороге я встретил негров. Они пили пиво, я подошёл к ним и сказал:
- Я когда негром был, пиво не пил.
Негры поняли, что я говорю неправду, но я сразу сообразил и ответил:
- Я им недолго был.
Негры схватили меня и начали бить, один негр достал плоскозубцы и начал отламывать зубы, потом главный негр сказал:
- Давайте его свяжем.
Они привязали меня к асфальту и начали бить рельсами по голове, затем они сделали просто ужасное, они стали жевать мой гудрон. От этого я потерял сознание.
Утром я опять очнулся в норе у зайца, заяц качался в гамаке и играл на гитаре, он мне сказал:
- От меня не убежишь, теперь ты будешь жить со мной.
Сначала я обрадовался, но потом заяц совсем обнаглел. Он заставлял меня воровать шербет, который ему очень нравился. Но я не умел воровать и на десятый заход меня повязали за шербет. На суде за шербет мне дали восемнадцать лет. Я обрадовался, что избавился от зайца и спокойно лёг спать. Но на утро я очнулся в норе у зайца. Заяц меня предупредил:
-Ещё попытаешься уйти - надрежу пятки.
Но всё же я решился на ещё один побег. Когда заяц уснул, я угнал его Мазду, ехал ровно 12 суток без остановки, но тут на меня напал сон и я задремал, как на утро я очутился в норе у зайца. Заяц ничего не сказал, только оскалился, взял ножницы и надрезал пятки. Так я прожил с зайцем 43 года, если кто-нибудь знает, как от него избавиться, помогите мне.
***
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...
Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
***
Чудовища вида ужасного
Схватили ребенка несчастного
И стали безжалостно бить его,
И стали душить и топить его,
В болото толкать комариное,
На кучу сажать муравьиную,
Травить его злыми собаками…
Кормить его тухлыми раками.
Тут ночь опустилась холодная,
Завыли шакалы голодные,
И крыльями совы захлопали,
И волки ногами затопали,
И жабы в болоте заквакали…
И глупые дети заплакали..
Взмолился тут мальчик задушенный,
Собаками злыми укушенный,
Запуганный страшными масками…
И глупыми детскими сказками
Помилуй меня, о Чудовище!
Скажу я тебе, где сокровище.
Зарыто наследство старушкино
Под камнем…на площади Пушкина!
***
Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: “Проклятый,
Пей, осуши до дна...
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!
***
Бывало
погибал
сейчас
опять убит
лежу
кормлю червя
жри быстро
мне пора
***
Отходит стих, как поезд от перрона,
и начинает гибельный свой бег
по рельсам неизвестного закона,
которому не мера - человек.
Песчинка в поле - что ему подвластно!
Своих не преступить ему границ.
Но помнить еженощно и всечасно
печать судьбы смеркающихся лиц.
Отходит стих, - сначала без заботы,
прощальный миг - и не о чем грустить!
В преддверии осенней позолоты
звучит судьбы серебряная нить.
Так некогда на станции начальной
я сделал шаг - без муки и мольбы
последний в философии печальной
и первый в философии судьбы.
***
Раньше были времена,
А теперь мгновения.
Раньше подымался хуй,
А теперь - давление.
Завезли в сельпо клеёнку,
В красную горошину.
Отъебися всё плохое,
Приебись хорошее!
***
Испуганная песенка Слонёнка:
Мы с мамой
В Африке живем,
А в джунглях жизнь - не шутка:
Там страшно ночью,
Страшно днем,
А в промежутках
Ж у т к о.
***
Сказать хуйню, отлить ее граните,
макнуть в яйцо и в сухарях валять.
и жарить до хрустящей корки, блять.
задумает хуйня в зубах застрять -
незамедлительно почистить зубы нитью.
***
Я сам себе корёжу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.
Жаль дней, которые минут,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.
Но хорошо, что солнце жжёт
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос жёлт
Накануне жатв.
И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.
И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.
Я к цели не пришёл ещё,
Идти надо века.
Дорога - это хорошо,
Дорога далека.
***
Вновь закат разметался пожаром —
это ангел на Божьем дворе
жжет охапку дневных наших жалоб.
А ночные он жжет на заре.
***
День вечереет, и ветер то вспрянет, то свой погасит порыв;
Чуть касаясь сосновых иголок, он их заставляет шуршать.
Желтый луч озаряет лишь несколько веток из кроны густой,
Как будто светильник мерцает в полумраке лесном.
Силой ветра то ветка одна, то другая соседние бьет;
Так и пятна света — то были на той, то уже на другой.
Соловей примостился на последней ветке сосны;
Его клонит ко сну, замирает его усталая песнь.
Соловью отвечает нехитрой музыкой шелест листвы,
Листья так и трепещут вокруг вслед напеву лесного певца.
То склоняет вершину, то опять смотрит прямо и гордо сосна,
Свесит ветви покорно, а то, одноногая, вдруг пустится в пляс.
Опускается медленно сумрак, с полным подолом красных цветов,
Розовым светом разрумяниваются небеса.
И нельзя не застыть в созерцании на час, и на два, и на три,
Но мгновения сладости в этой сладостной жизни быстротечны весьма.
И когда завершается действо последним закатным лучом,
Разойдутся и все, кто был в общий круг вовлечен.
Символ духа — это солнце в многоцветье вечернего дня;
Когда солнце уходит, распадаются связи вещей.
Золотой этот вечер — вот сладости жизни достойный пример:
Стоит духу уйти — сиротеет, покинут, весь мир.
***
14/88:
Happy Hannukah & We must destroy all stupid ugly nazi bastards to protect the future of humanity!